По материалам групповой выставки «Опыт», проходившей в последней декаде октября 2010 г. в зале на Кузнецком, 20
Качество живописи – вещь труднообъяснимая, и перечисление её достоинств мало что решает. Часто всё сводится к набору средств и приёмов, не соединённых, не сплавленных воедино, а потому вызывает досаду, как любительская поэзия. При этом, живопись, заявленная современностью, как зона полного авторского произвола, становится местом эстетической неопределённости, поскольку визуальное, как наиболее доступное для восприятия, менее всего защищено от эксплуатации и посягательств со стороны внехудожественного. Здесь я имею в виду не освоение искусством, в данном случае живописью, внеположенной ему реальности, но проникновение в живопись и разрушение её языка.
Каким-то образом Umit Bek удалось создать язык абсолютно целостный и гармоничный, убедительный и, если это применимо к пластическим искусствам, – философский. Её живопись отвоевала небольшой, но надёжный плацдарм, где законы современности принуждены смириться с упрямством единичной человеческой воли, с «капризом» индивидуального, которое оказывается выше и достойнее всеобщего, унифицированного, а значит, безразличного к человеку, как самостоятельной единице.
Художник, стремящийся оставаться в рамках языка живописи, попадает сегодня в ситуацию почти неразрешимую: именно то, что позволяет достичь глубины содержания, маркируется современной культурой, как маргинальное, лежащее вне магистральных путей, а, следовательно, якобы, «неинтересное». Таким образом, мы видим тот самый заявленный произвол, и даже насилие, но не со стороны художника, а со стороны тех, кто распоряжается структурой, призванной соединить художника и зрителя.
Ведь не «структуре» дано свыше открывать и постигать истину. Объектом истины всегда останется единичный человек – художник, идущий путём смертного: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси»…
В этой ситуации от художника требуется эстетическая избирательность, аккуратность и даже аскетичность в выборе средств. Он обречён уклоняться от выполнения программы, написанной за него. Можно сказать, что пространство художественного сегодня сжимается – для живописи остаётся не так уж много места – сама живопись, чистая живопись.
И это как раз то место, куда ведёт нас Надежда Курбан-баева (Umit Bek). Речь, разумеется, идёт о живописи, умудрённой 20-м веком, но не порвавшей с натурой, а, напротив, находящей способ присягнуть ей в верности. Потому что, порывая с натурой, художник теряет живую связь с творением.
Для Umit Bek источником вдохновения остаётся природа в той её части, где человек невольно вспоминает о своём подлинном месте в мироздании, где он остаётся наедине с главными вопросами – о смысле, тщете и мудрости существования, о своём месте смиренного ученика, лишь угадывающего возможность ответа.
Живопись Umit Bek, хочу ещё раз подчеркнуть, не является иллюстрацией каких-либо, лежащих вне её идей. Эта живопись занята исключительно самой собой, своими внутренними проблемами, то есть – тоном, жизнью цвета на грани его исчезновения, равновесием композиции, загадочными превращениями пятен. И только благодаря этой сосредоточенной работе, уже потом, в качестве зрителей, мы населяем её своим чувством, безошибочно узнавая его и почти удивляясь этой возможности.
«на крошащихся глин языке
закричав грусти речи
в прибывающей мрака реке
мы стоим неподвижно по плечи»
(Андрей Пустогаров, из книги «Азия»)
3 ноября 2010 г.
Илья Трофимов