Групповая выставка художников, входящих в объединение «Московский эстамп» прошла в начале сентября в зале на Кузнецком, 20. По признанию участников, название выставки результат определённого настроения, возникшего при составлении экспозиции.
В графике Александра Мошкова преобладает живописное начало, его листы соединяют в себе непосредственность карандашного наброска со сложным сумеречным тональным решением. Художник в полной мере пользуется возможностями техники сухой иглы, позволяющей экспериментировать с каждым оттиском, создавая каждый раз практически новое произведение.
В живописи Александр Мошков продолжает линию мягкого построения формы, нанося и перемешивая живописное тесто мастихином, распоряжаясь цветом и краской как материалом, взятым у природы, приобретающим ценность лишь в готовом изделии, на конечном этапе – в произведении искусства.
Как и в гравюре, в живописи Александр Мошков заботится больше о воздухе и пространстве, нежели о конечной форме предметов. В этом подходе можно почувствовать знание пейзажа изнутри, без насилия, приблизительно так, как мы видим его внутренним взором, памятью пространственного ощущения. И в самом деле, трудно представить что-либо более изменчивое, текучее, трудноопределимое, и в то же время, постоянное, чем среднерусский пейзаж. В нём всё неявно, в нём нет особых доминант, выдающихся структур, наполняющие его объекты столь скромны, что редко заслуживают упоминания. В этом пейзаже нужно родиться, сжиться с ним, чтобы различить его тихую, но явственную речь, принять его императивы. В этом пейзаже от присутствующего требуются действия соприродные ему, не нарушающие его целостности, действия, направленные не на присвоение, но гармонизирующие, предполагающие сотрудничество с ним. Приблизительно так можно описать действия человека, всегда жившего на этой земле и веками возделывавшего её. Сейчас его работа может показаться грязной и грубой – её великий смысл открывается в неизменности и постоянстве ландшафта, до сего дня окружающего нас. Приблизительно так действует Александр Мошков в своих пейзажах, помня о гармонии целого, и не боясь испачкаться.
Известный ксилограф, график, председатель правления объединения «Московский эстамп» Михаил Коновалов в рамках данной экспозиции показал работы различных техник и жанров, уделив внимание живописи и графике в равной степени.
Изображение у Михаила Коновалова всегда переработано, переосмыслено, формально – в лучшем смысле этого слова. Как правило, его композиции представляют собой некий угол, срез динамически напряжённого, «взведённого» пространства, сочетающего часто несколько точек зрения, прямую и обратную перспективу.
Одно произведение художника может объединять несколько пространств – от плоского нейтрального повествовательно-иллюстративного, до фантастически-метафорического, населённого множеством объектов и персонажей, каждый из каковых находится во власти своей особой стихии.
Его композиции глубоко продуманы, просчитаны, и между тем создают впечатление спонтанной лёгкости, непреднамеренности. Достигается это, в том числе, благодаря фрагментированию переднего плана. Фрагмент фигуры, выходящей за рамки изображения и находящейся на переднем плане, превращает даже самую небольшую по размерам ксилографию в продолжение реальности, находящейся по эту сторону изобразительного поля, делает её сомасштабной пространству, в котором находится зритель. Именно так реальность условная – реальность изображения проникает в действительность, воздействует на неё своими ритмами, масштабом, пространством, передаёт ей свои организационные принципы.
Мир, воссоздаваемый Михаилом Коноваловым в его гравюрах, необыкновенно многообразен и, в то же время, узнаваем. Его пластика восходит к древнерусской иконе, фреске, книжной миниатюре, к пространственным опытам Петрова-Водкина. В ней ощутима живая связь с русским декоративным искусством.
Композиции Павла Ильина основаны на других принципах. Их источником является непосредственное рисование с натуры – быстрое, энергичное, виртуозное. Как правило, он разрабатывает мотив с одной-двумя фигурами, ограничиваясь фрагментом интерьера. Его карандашные этюды построены на резком контрасте тёмного и светлого, света и тени, на сопоставлении густой концентрации графитного штриха и белого нетронутого листа бумаги, на присвоении художником того фрагмента зримого мира, к которому обращено его внимание. Создаются эти рисунки в один короткий сеанс, стремительно, без каких-либо исправлений, и, хотя, в них очевиден узнаваемый авторский ход, законченный метод, рисунки эти весьма разнообразны и интересны мастерством исполнения.
Часть изображения может представлять собой простой абрис формы. В этом случае движение руки художника столь убедительно, что не требуется никаких дополнительных средств проработки.
Можно было бы сравнить его листы с мгновенными снимками, если бы это понятие не было столь бедно по сравнению с живым рисунком, удержавшим не только момент времени, но и другие более важные вибрации – состояние художника, его драйв, его удовольствие от процесса рисования.
Найденное в карандашном рисунке почти всегда требует продолжения в гравюре. Павел Ильин, оставаясь на тех же композиционных принципах, создаёт серии гравюр сухой иглой, где роль интенсивного штриха передана слегка расплывшимся следам офортной краски. С той же лёгкостью художник пишет гуашью и акварелью, смело обобщая форму, в несколько мазков создавая эффект присутствия.
Павел Ильин известен также как великолепный ксилограф. Именно в гравюре на дереве его метод находит окончательное завершение, достигает наивысшей точки. Филигранное соотношение чёрного и белого в этих маленьких композициях превращает их в предметы высокого искусства.
В пейзажах Владимира Щербинина явственно ощутимо стремление снять любые проявления драматизма. По возможности направить свой взгляд туда, куда направляет его человек, оказавшись на отдыхе, на лоне природы, когда повседневные заботы не вторгаются своими острыми углами и не мешают восприятию.
Кажется, никакие изъяны действительности не должны проникнуть в его повествование – только восторг любования игрой света, далями моря, причудливым абрисом скал Гурзуфа, мерцанием облаков над Кенозером.
В каком-то смысле такой подход опасен и требует мужества: беззаботность может обернуться неопределённостью смысла, а напряжение, изгнанное за пределы сознания, нечаянной угрозой. Не здесь ли кроется та необъяснимая тоска и тревога, которые беспричинно проявляют себя в самые безмятежные моменты жизни.
Но бывает время, когда именно такой – солнечный взгляд остро необходим – в долгие сумерки осени, в темноте и холоде зимы.
Владимир Щербинин в равной степени неравнодушен к русскому северу и к русскому югу. Таинства белой ночи и нестерпимая белизна крымского солнца, выедающего все контрасты – в равной степени привлекают художника, одинаково ему подвластны. Эта географическая вертикаль, это направление север-юг и юг-север, от Белого до Чёрного мря столь крепко связано с историей отечества, что сообщает этому выбору особую и уже не только эстетическую привлекательность. Вокруг этой вертикали собрано так много смыслов. Крымский пейзаж остаётся таким же русским, как и таёжный угол с затерявшейся на косогоре банькой.
И на севере и на юге Владимир Щербинин ищет то состояние природы, когда человек далёкий от живописи невольно замедляет шаг и готов воскликнуть подобно апостолу: «Господи! Хорошо нам здесь быть».
Самый молодой участник выставки Корнил Пузанков показал широкий спектр своих работ. В его активе сложные по замыслу серии печатной графики – литографии и офорты, акварели из поездок по русскому северу, а также серия предметных композиций – выразительных формализованных натюрмортов. Последние выполнены маслом на оргалите и бумаге.
В гравюре художник стремится населить изображение множеством деталей и персонажей, создать некое метафорическое повествование, превратить композицию в притчу, которую необходимо прочитать в процессе рассматривания хитросплетений сюжета – не всегда ясного, поскольку, этот мир балансирует между добром и злом, ужасным и комическим, между сказкой и дидактикой.
Художник создаёт эпические пространства, в которых реальный величественный пейзаж с горами и долами, былинная степь и пустыня претерпевают сюрреалистические трансформации, складываются в гигантских животных, населяются ангелами и демонами, множеством деталей, отсылающих к тому или иному разделу мифологии и истории культуры. Впрочем, это только общая схема, в которую художник вносит свои поправки, выстраивая индивидуальные ассоциативные ряды.
Живопись Корнила Пузанкова демонстрирует эксперименты совершенно иного порядка. Здесь художник ограничивает себя решением композиционных задач в небольшом пространстве, которое предлагает и предполагает жанр натюрморта.
Предмет в этих композициях понимается, как препятствие на пути светоцветовых потоков. Бутылка, книга, кувшин, чашка, стакан – самые обычные предметы становятся элементами, аккумулирующими эти энергии, преломляющими их невозмутимое движение. Значительную роль в передаче этих смыслов художник придаёт фактуре, организованной в соответствии с движением света и тени.
12 сентября 2010 г.
Илья Трофимов